Ответ Империи - Страница 40

— Все нормально, Инга, а то на "вы" как-то… Но понимаешь, книжным рынком управляет не читатель. Им управляет покупатель.

— А какая разница между читателем и покупателем?

— Сейчас поясню. Допустим, среди читателей есть группа, меньшинство, которым нравятся романы про каких-нибудь отморозков, выживших после ядерной катастрофы…

— Прости, я не поняла. Что такое отморозок?

— Ну, это… местное выражение, северное, мне доводилось в командировки на Север ездить… В общем, это человек с отмороженной головой, сумасшедший.

— Интересное выражение. Я раньше не слышала.

— Короче, вот эта группа читателей небольшая, но тратит очень много денег на такие книги.

— Зачем им такие книги? Это субкультура гопников.

"Почему только гопников? Это просто развлекательное чтиво." — хотел спросить Виктор, но подумав, отнес это на счет характерного для некоторых жителей советской Прибалтики желания при удобном случае подчеркнуть превосходство в культуре. "Может, из-за этого она и с мужиками не сошлась. Не это сейчас главное."

— Ну… допустим делать больше нечего, и денег много… А другие читают, скажем, Толстого, их большинство но они берут мало книг, экономят деньги. Поэтому издатели выпускают то, что даст больше прибыли — не будут же они разоряться, верно — то-есть книги, как ты говоришь, для гопников. И другие будут приходить в книжный и видеть литературу для гопников, и в конце концов ее и будут читать. Более того, и писать будут только для гопников, потому что это печатают. Так что вкусы навязывает та часть читателей, у кого деньги, а не большинство.

— Я одного не понимаю — как это гопники могут быть состоятельной элитой общества.

— Я тоже не понимаю как, но понимаю, что могут.

— Ну положим… А цензура худсоветов лучше? С их вечной симуляцией авторитетности, с дутыми иерархиями, регалиями и статусами, которые они сами себе придумывают, чтобы решать, кого им в свой круг пустить, а кого нет? Да и какой от них толк? Маскульт все равно гоняют по сети и читают с экрана, это не антисоветчина. Его только критики ругают.

— Гоняют, читают, но не навязывают же всем.

— То-есть, ты хочешь сказать, цензура — это свобода? Только не надо спрашивать "А что ты против имеешь?" Я ничего не имею, просто мысль интересная.

— Это слишком сложно для моих опилок, как говорил Винни-Пух.

Так, беседуя, они мирно свернули с аллеи на тропу, полого спускающуюся вдоль склона оврага, устье которого в зимнее время использовали для тренировок лыжники. Сзади, со стороны спортшколы за Курганом, послышались выстрелы холостыми: допризывному контингенту продолжали показывать военно-спортивные номера.

— Похоже на настоящие горы.

— А ты знаешь, чуть подальше на склоне есть поляны, и там по весне цветут ландыши.

— Как, прямо в городе? Понимаешь, Рига — это очень, как бы сказать, урбанистическое место, особенно в центре. И мне почему-то казалось, что их из каких-то оранжерей везут. А духи с запахом ландыша, по-моему, уже давно не делают. Я слышала о них, но не встречала.

— Рига — немножко уголок старой Европы. А здесь — новая. Где человек не ушел от природы и живет в этой траве, в этих деревьях, в этом заречном просторе, в этих облакаж, позолоченных уходящим солнцем…

— Ты пишешь стихи?

— Редко.

— Как-нибудь почитаешь? Кстати, ты весь концерт смотрел на меня.

— Это было неприятно?

— Нет, почему же… Слушай, я забыла, у меня фотоаппарат, а я так его и не достала. Хотя артистам не нравятся вспышки. Давай я тебя сниму у этого дерева.

Она достала из сумочки автоматическую мыльницу "Эликон", навела на Виктора и нажала кнопку; легко чикнул центральный затвор, блеснула встроенная вспышка, и тут же над головой у него что-то жикнуло, хрястнуло, и вместе с трухой на него свалилась засохшая ветка.

— Что это?

Он обернулся: наверху на коре обозначилась рваная метка, из почерневшей коры выглядывали свежие желтые волокна.

— Назад. Быстро!

Они побежали по тропе сквозь кусты обратно на аллею: по ней уже фланировали в обе стороны пары под медленно разгорающимися белыми грушами ДРЛ в светильниках.

— Что это было? Снайпер? — переводя дух, произнесла Инга.

Виктор обратил внимание, что Инга то ли еще не успела испугаться, то ли плохо понимала, что произошло, то ли на самом деле имела явно не соответствующе хрупкой внешности самообладание, но только оттенки страха в ее голосе были каким-то нарочитыми: голос не дрожал, лицо не побледнело. Виктор взял ее за руку: она не была холодна. Состояние Инги скорее можно было бы назвать нервным возбуждением и тревогой.

— Если бы снайпер, мы бы уже не разговаривали.

— Может, хотели запугать?

— Тебе кто-нибудь угрожает? Или есть враги?

— Нет. Не знаю, кто бы это мог быть. А у тебя?

— Тем более.

— Почему "тем более"?

— Ну… наверное, попытались бы дать знак, что им надо.

— Кто?

— А я откуда знаю? Никто не угрожал.

— Тогда что это могло быть?

— Например, случайная пуля.

— Оттуда? — Инга кивнула в сторону спортшколы.

— По траектории не похоже. Пуля край оврага не обогнет. Скорее, с другой его стороны. Пацаны могли забрести пострелять. После войны столько тут оружия валялось… Да и сейчас могут тайком выкапывать.

Перетяжка "Война не окончена…" еще трепыхалась на ветру. Инга обратила внимание.

— А это не может быть пуля с той войны?

— Каким образом?

— Говорят, бывают аномалии во времени… Выстрелили в сорок третьем, а пуля попала в такую аномалию, и выскочила сюда.