— Боже, ну зачем? — воскликнула Вероника при виде Виктора и цветов, — у меня же не день рождения… Дайте я хоть торт возьму, а то неудобно и помнется.
— Ни в коем случае. Детям — мороженое, даме — цветы.
— Действительно… Я просто растерялась, — промолвила Вероника, и взяла букет. — Они прелесть. Идемте же, я подержу над вами зонтик, а то у вас руки заняты.
Над головой опять неторопливо прокатился самолетный гул, и не успел он затихнуть, как где-то с севера послышался новый; не прекращаясь, волны глухого, словно придавленного периной облаков, рокота перекатывались через город.
'Не пассажирские, нет. Раньше не летали так часто. Военно-транспортные, низко. Из Сещи, наверное.'
Шестнадцатиэтажный пирамидальный крест, увенчанный стрелами антенн сотовой, при свете дня выглядел еще внушительнее.
— Да, знаете, у нас тут что-то днем с камерой на подъезде случилось, точнее, с кабелем, сразу починить не смогли, так представляете — ЖЭУ прислало этого, ну, как его, как за рубежом…
— Портье? — Виктор вдруг подумал, что ему надо поддерживать легенду о прибытии из очень дальнего зарубежья, а швейцаров зовут швейцарами только в России.
— Нет, портье, это в гостиницах, а в жилых домах, это иначе, тоже по-французски.
— Консьерж?
— Да, консьерж. Вы, наверное, больше в гостиницах проживали или в небольших домах — если не секрет, конечно?
— Ну, так консьержи и в гостиницах есть, — он попытался уйти от ответа.
— Я так и поняла.
— Ну так если он вместо камеры, это не консьерж, а секьюрити.
— Кто? А, понятно. Ну, ЖЭУ назвало, что консьерж. Может, они в названиях не разбираются, может у них по штату положен только консьерж, если дом с обслуживанием. Ну, например, дом для инвалидов.
Тот, кого Вероника назвала консьержем, не был похож ни на консьержа, ни на охранника. Сухощавый мужчина среднего роста в лыжном темно-синем свитере с оленями, с невыразительным, безо всяких эмоций лицом, недвижно сидел на раскладном рыбацком полукресле возле лифта, и ему явно не хватало удочек. Никакой формы на нем не было, только бейджик с номером ЖЭУ и телефоном. На всякий случай, Виктор вежливо поздоровался; в это время раскрылись двери лифта, и Вероника поспешила затянуть его в кабинку. Виктор оказался возле пульта.
— Нам на пятый, значит, жмите третью.
— Странный у вас лифт.
— Лифт? — она удивленно, чуть исподлобья, сверкнула на Виктора большими глазами. — Это квартиры такие. В двух уровнях. Поэтому коридоры через этаж. Сейчас увидите.
Зашипели створки; Виктору на мгновения показалось, что он попал в корпус санатория. Вокруг шахты лифта и лестницы звездой расходились четыре коридора со стеклянными дверями в конце, через которые проникал бледный свет угасающего вторника.
— Там у нас что-то вроде веранды, — прокомментировала Вероника, — большая такая общая застекленная лоджия, и все туда сносят фикусы и пальмы, что привезли со старых квартир. Получается зимний сад. Потом покажу, увидите…
'А консьерж, похоже, вовсе не консьерж'.
Виктор расстегнул барсетку, вытащил 'ВЭФ' и, набрав условный номер, заговорил, не дожидаясь ответа:
— Диспетчерская? Скажите, ЖЭУ присылало консьержа по аварии видеокамеры у самолета, ну, дом такой, как пирамида, — он досадовал, что не запомнил дома номера и улицы.
— Все в порядке, — ответил голос Светланы, — не волнуйтесь.
— Да. Да. То-есть, работы ведутся? Отремонтируют? Да? Большое спасибо. Извините за беспокойство. Починят скоро, сказали, — обернулся он к Веронике, которая уже отпирала дверь.
— Конечно починят. Проходите, тут прихожка, вешайте сюда.
Щелкнул выключатель; в коридоре, отделанном под желтоватый природный камень, Виктор увидел слева то, что хозяйка дома называла 'прихожкой', то-есть шкаф с вешалкой и зеркалом, красноватого цвета яблони. Справа от входа вверх вела неширокая лестница с деревянными перилами в тон.
— Это в спальни, — пояснила Вероника, положив розы на тумбочку и стягивая сапоги, туго обтягивавшие ее стройные крепкие икры. — Одна моя, другая — Таисии… Тапочки вот там.
— Красивое имя. Вообще хорошо, что вернулись к старинным русским именам.
Вероника вновь сверкнула глазами, в которых на мгновение Виктору почудились озорные огоньки.
— Только не смейтесь: это в честь Таис Афинской. Знаете, у Ефремова…
— Зачем смеяться? Это тоже мой любимый писатель… А в двухкомнатных тоже есть лестницы?
— А здесь нет двухкомнатных, однокомнатных… Весь дом одни трехкомнатные. Все семейные с детьми.
— Ну да, и потолки, смотрю, повыше.
— Так это в гостиной и на кухне. Два семьдесят. А наверху как в дачных домиках — два тридцать. Эксперимент такой — ученые установили, что советский человек активно живет в гостиной и на кухне, а в спальне либо тихо сидит занимается, либо спит. Зато два санузла — внизу туалет с раковиной, вот там дверь, в конце коридора, и вверху совмещенный, с ванной, очень удобно. Проходите сейчас на кухню, я поставлю цветы и разберем, что у нас есть к столу.
Кухня у Вероники хоть и была раза в полтора больше хрущевских, но тоже оставалась торжеством советского функционализма. Хотя, впрочем, может, и не советского. Стены были покрыты крупной кафельной плиткой под терракоту, ряды тумбочек и шкафчиков, в которые был встроен двухметроворостый трехкамерный холодильник, автомойка посуды под раковиной — все это навевало у Виктора ностальгические воспоминание о машинном зале ЕС ЭВМ. Пейзаж оживляли гераньки на окне, большая декоративная глиняная тарелка на стене, с барельефом, изображавшим винный погребок, песочно-желтая видеодвойка на кронштейне и люстра с тремя подвесами на покрытом темным лаком штурвальном колесе. На стоявшем у окна обеденном столике возлежала маленькая кассетная магнитола.