Ответ Империи - Страница 157

157

Действительно, когда человек ежедневно видит вокруг себя менеджеров, которые умеют не управлять, а только 'спрашивать с людей', ни черта не разбираясь в деле, когда этнические преступные группировки срослись с бизнесом, чтобы сделать население бесконечной жертвой мошенничества, когда человек вынужден безуспешно доказывать во всех судах страны, что по-наглому украденное у него — это его собственность, когда успешные люди — это особи, у которых на языке нет иного слова кроме 'отнять', с обслуживающим их интересы шоблом, у кототорого на языке нет иного слова, кроме 'выпросить' и 'выждать', и, самое главное, когда не видно абсолютно никаких возможностей все это изменить, потому что нет иного общественного мнения, кроме бесконечного трепа, а будущее видится только в новых прожектах, как заставить народ работать больше, получать меньше, и чтобы он при этом не бунтовал, наш человек поневоле потянется к бутылке. Это все про роман Салтыкова-Щедрина, если кто сразу не понял.

Режиссер перенес действие в наше время, герои ходили в современных костюмах, даже на сцене стоял монитор, а часть декораций на фоне изображалась лазерным проектором. Прохор был без бороды и совершенно не походил на купца девятнадцатого века; скорее, президент какой-то крупной компании. Заканчивалась постановка сценой в дурдоме, где больные обсуждают с врачом возможность бунта: 'Что ж… это можно! Наши бунты хорошие, доброкачественные бунты, и предмет их таков, против которого никогда бунтовать не запрещается!' — разъяснял доктор, и больные, счастливые от дарованного им права волеизъявления, покорно шли на обед, под водительством лидера оппозиции, которого тоже назначил врач.

…- Знаете, сейчас есть такой проект, — сказала ему Вероника, когда они вновь вынырнули в ночную свежесть из гардеробной суеты (театры начинаются с вешалки, а кончаются очередью в гардероб), — восстановить на этой площади гранитную брусчатку и поставить пару фонтанов в античном стиле со скамеечками вокруг. Как вы думаете, будет смотреться?

— Наверное. Но в это время года здесь будет смотреться палатка с кофе.

— Кафе есть в сквере. Вы не голодны?

— Нет, ничуть. А вы?

— Нисколько. Ну, а Жеронский-то вам как? Я смотрю, вы хохотали все действия.

— Нет слов, знаете, просто нет слов… Смело и вообще удивительно, как это все разрешили.

— Кто будет против? Первый секретарь обкома лично цветы приносил! Наша страна должна со смехом расстаться со своим прошлым, пока оно не стало будущим. Сталинизм — это модернизация.

— Хм, а как же при Сталине за анекдоты-то?

— Так вы видели в пьесе, откуда это шло? Все эти прожекты о расстрелянии, об оглушении? Из старой, крепостнической Руси. И первые десятилетия нового государства общество по старой привычке все это считало нормальным.

'А ведь в чем-то она права', - подумал Виктор, вспомнив, как они с Веселиной целовались в кустах во время ночных арестов в третьей реальности. Кстати, эту даму тоже на букву 'В' зовут… Чушь, совпадение.

— А вот Прохора я как будто даже где-то видел, — задумчиво произнес он, пытаясь съехать со скользкой, как ему казалось темы, — даже в имени что-то мрачное, пророческое.

Он внезапно вспомнил, где он видел Прохора — на афише политической рекламы в своей реальности — и тут же усомнился, в ту ли сторону он начал съезжать с темы. По счастью, Вероника изменила ход разговора сама.

— О, у нас режиссеры мрачные пророчества любят. Вы смотрели 'Бакенбарды' Юрия Мамина?

— Что-то слышал, — ответил Виктор, и чуть не добавил — 'в период перестройки и гласности'.

'Стоп', - подумал он в следующую секунду, — 'тут же такого не было, что тогда показывали. Или было, но молчат?'

— Ну, это притча, антиутопия… Фантастика, в общем. Показано, если государство заплывает жиром, становится немощным, допускает безнаказанность, то-есть, права, закона нет, то это государство заменяет грубой силой первый, кто понаглее и язык хорошо подвешен.

— А. понял. Фильм-предупреждение. Вы не возражаете, если я вас провожу?

— Так вы вроде уже провожаете, разве нет?

— Ах да, конечно. Тогда в какую сторону?

— Садимся у гостиницы. Можно на моторе, но, знаете, я больше люблю троллейбусы. В моторе люди сидят молча, и каждый вроде сам по себе. Удобно, но не совсем уютно. Знаете, в детстве жутко мечтала о машине, как все в Союзе. Даже водить выучилась. Сейчас — нет. Все время думать, чтобы ни на кого не наехать…

На площади Ленина с фасада бывшего исполкома ярким рубиновым светом полыхали электронные часы. Памятник вождю пролетариата стоял в лучах прожекторов, и, от их голубоватого сияния, на окружавших постамент клумбах неестественно отчетливо сияли последние цветы сентября — красные хризантемы, белые астры и желтые календулы.

— Наверное, троллейбусы сейчас редко ходят, — задумчиво произнес Виктор, — уже скоро десять.

— Они ходят до часу, — пояснила Вероника. — Да, Светлана Викторовна предупредила меня, чтобы я не интересовалась вашей биографией, не волнуйтесь.

— Ну, мне-то что беспокоиться. Раз вы не побоялись пойти в театр с такой темной личностью…

Губы Вероники на мгновение сложились в легкую улыбку.

— Нет, вы не темная личность. Я все понимаю.

Она остановилась чуть поодаль от остановки, у входа в гостиницу 'Десна', закрытого строительными лесами; аскетичному хрущевское здание с лоджиями переделывали фасад, приводя в соответствие ампиру бывшего исполкома на другой стороне площади.

157