Ответ Империи - Страница 132

132

— Понимаете, Фил, у нас незачем ругать президента за грязь в подъездах, потому что теперь в СССР нет проблем с подъездами! И именно потому в подъездах чисто, что президент у нас подъездами не занимаются. Ими занимаются жилкомхозы. Если они что-то недорабатывают, то вопрос с жилкомхозами решается на уровне райисполкомов, не выше. Здесь та же система, как в ваших фирмах компьютерной поддержки. В райисполкоме есть служба первого эшелона, она работает непосредственно по жалобам с ЖКО, решает непосредственно сам вопрос, выясняет, почему коммунальщики не сработали. Служба второго эшелона в райисполкоме анализирует инциденты, выясняет общие причины и готовит директивы и нормативные документы, которые устраняют сами причины недоработок. Недостаточную обеспеченность, например, ресурсы перераспределяет и так далее, и, со своей стороны, подает наверх предложения, как улучшить работу. Все, вопрос снят, потому что уничтожена сама причина, по которой возникал вопрос, ему взяться неоткуда. Поэтому в облисполкомах уже вообще подъездами не интересуется, они выясняют, как работают системы поддержки в райисполкомах и отлаживают их, как Билл Гейтс свою Windows 98. Каждый делает свою работу, а не устраивает шоу на публику.

Донахью, по-видимому, не был в курсе таких изощренных тонкостей клининговой политики страны нетрадиционного коммунизма; однако долг журналиста и азарт спорщика заставили его не смущаться и продолжать. Шоу маст гоу он.

— Но, Владимир, здесь опять таки вопрос ситуации и ценностей. Если в конкретной ситуации свобода может быть не востребована, это не значит, что она не должна существовать, как ценность. Невозможно все предусмотреть и заранее создать идеальный порядок. Всегда будет ситуация, когда человек, личность, будет нуждаться просто в безусловной экономической лкомах уже вообще подъездами не интересуется, они выясняют, как работают системы поддержки в райисполкомах и отили политической свободе, и эту свободу обязаны ему обеспечить политики.

— Фил, ну как можно сочетать два слова: 'западные политики' и 'свобода'? Давайте скажем себе честно: западные политики — это холуи. Это люди, которые ищут способы угодить инвесторам, чтобы они вложили деньги именно в их страну, в их штат, в их город. Вот всеми этими трюками, о которых мы уже говорили, вплоть до проведения олимпиад и футбольных матчей, чтобы привлечь к себе внимание, они отрывают средства от того, что непосредственно населению нужно. Им нужно не благосостояние, им нужен имидж, видимость перед денежными мешками. Если инвесторы начнут заходить в подъезды, чтобы отправлять там естественные надобности, то в подъездах повесят пипифакс!

'По второму кругу пошли', - констатировал Виктор, и переключился на следующую; на экране появился мультяшный Мурзилка, не тот, желтый и похожий на медведя, к которому привыкли наши дети, а ранний — вихрастый пацанчик с фотиком. Он летел по черному звездному небу в большой, похожей на мыльный пузырь, стеклянной кабине спутника.

'Много лет лежат в музее бомба и снаряд,

На Земле и мир и дружба!'

— летело из динамиков. Виктор переключил на третью. Там шла какая-то лирико-производственная драма, и герои объяснялись на фоне цветущих вишен, зеленого уголка психологической разгрузки во дворе троллейбусного депо.

'Пусть это будет', решил Виктор. Ему почему-то вспомнилась давешняя сцена в нашей реальности, в троллейбусе, где пассажиры возмущались, что эти тролли (вид транспорта) стали редко ходить, а кондукторша отбивала их претензии:

— Почему вы мне это говорите? Это не я решаю, как им ходить!

— Как это не вам? Вы скажите начальству, что народ недоволен!

— Сами скажите начальству! Мы при чем?

— Ну как же? Вы же одно предприятие?

— И что, что одно предприятие? — кричала кондукторша, которой надоело выслушивать каждый день одни и те же жалобы, — вы поймите, что мы рабы! Мы — рабы!

'Господи', вдруг мелькнуло в голове у Виктора, 'да что же это за свобода такая, где люди сами называют себя рабами?'

И еще он вспомнил, что первые советские учебники русского языка начинались словами: 'Мы не рабы, рабы — не мы.'

А ведь с этих слов должен начинаться любой учебник родного языка в любой стране, считающей себя свободной и демократической.

Виктор окинул глазами комнату: какое-то двойственное чувство рождалось у него в душе, полуприятное-полупечальное; оно теребило его изнутри, не давая возможности сосредоточиться и обдумать свою дальнейшую жизнь в этом мире. Так иногда бывает во сне, когда попадаешь в город, в котором когда-то жил, видишь привычные места и встречаешься с давно забытыми знакомыми, и внезапно нахлынувшее счастливое детское нетерпение смешивается с чувством тоски и даже некоторого отчаяния, что все оказывается совсем не так, как человек это себе представлял и что-то безвозвратно утрачено; тяжесть этой утраты, ощущение безнадеги давит на сердце, не позволяя охватить вас чувству безмятежной веселости.

'Странно, Познер в нашей реальности говорил об Америке совсем другое, и, тем паче, никак не мог сказать о холуях.' — подумал он. 'Его заставляют так говорить? Вопреки убеждениям, вопреки тому, что он видел за рубежом? Или наоборот — другая история, другая реальность создали иного Познера, который искренне думает и говорит не так, как у нас? Или… или…'

Внезапно Виктор понял, что вызвало это странное тягостное чувство. Последние лет двадцать из него пытались вытравить десятилетиями взращиваемый советской властью культ жертв фашизма, точнее, заменить его на культ жертв политических репрессий, и теперь его подсознание сложило этот факт, как кусочек китайского паззла из киоска на остановке, в одну картинку с телемостом и сценой в троллейбусе.

132